...Самозванка княжна Тараканова. Якобы дочь императрицы Елизаветы Петровны и ее тайного супруга
А.К. Разумовского. Якобы внучка Петра I. Странствует по Европе, убегая от долгов и дурной молвы,
заявляя о правах на русский престол. Бунтовщица пострашнее Пугачева, если найдутся «интересанты»,
готовые ее поддержать. Пугачевщина только что кончилась. Раны еще очень свежи: живой крови ворон
напился вволю.
Екатерина II шлет в Италию графа Алексея Орлова с эскадрой и тайной миссией. Влюбленная,
ослепленная, в Ливорно княжна Тараканова всходит на борт русского корабля. И вот она – в
Петропавловской крепости, в лапах дознавателя Шешковского, с младенцем во чреве...
Гете, сведущий в политике великих держав, в конце 1770-х начал писать пьесу о грешной Гретхен,
и в темнице не верящей в предательство любимого. Бывают странные сближения: граф Орлов, герой
Чесмы, спасая Отечество от хрупкой, бессовестной и беззащитной причины новой Смуты, попал в
положение хуже фаустовского. Хоть и Родине служил.
Что, собственно, и создало сюжет драмы «Царская охота».
Сюжет абсолютно историчен. Умная пьеса Леонида Зорина похожа на старинные часы с фигурами
и аллегориями, чудо механики эпохи барокко из запасников Царскосельского дворца-музея. Пружины и
колесики, чистая сталь и золото русских хроник приводят в движение сюжет. Пружин много, они
симметричны и соединены в сложный внутренний механизм: ведь и права Екатерины на престол
сомнительны... Но право свое немецкая «девица из провинции» доказала каждым из полутора сотен
заложенных при ней русских городов, Новороссией, Крымом, Левицким, Державиным и Растрелли...
И ведь соблазн еще раз возвести на престол еще одну «девицу из провинции» не мог не витать над лихой
душой Алексея Орлова в Ливорно...
Но механизм идей и вопросов — внутри. А к зрителям выходят фигуры — щеголеватые, чудаковатые,
легендарные лица XVIII века. Екатерина и братья Орловы, Фонвизин и интеллектуалка
Воронцова-Дашкова, юный Де Рибас, будущий устроитель Одессы, венецианский граф Карло Гоцци,
богомольный кнутобой Шешковский.
Во втором акте набирает полную силу рокового романса игра Анны Дубровской, княжны Таракановой.
И это – лучшее в спектакле. Дубровской отнюдь не достаточно точеного шарма
красавицы-авантюристки времен графа Калиостро: шарм, в конце концов, дан природой... Княжну
Тараканову в каземате актриса играет так, что явно могла бы сыграть и Гретхен в темнице.
Пропащее отчаяние и белое каление убеждения в правоте «государева дела» набирает Владимир
Вдовиченков в роли Алексея Орлова. Дипломатическую двусмысленность реплик, мажорное лицемерие
парадного портрета и саркастический самоанализ портрета камерного, твердость одиночества
«богоподобныя царицы Киргиз-Кайсацкая Орды» приобретает игра Марии Ароновой. (В первом акте ее
Екатерина выглядит более лубочной.)
И гнев оставленного фаворита, Григория Орлова, которому миропомазанная эмансипе предпочла
не столько Потемкина, сколько интересы устроения державы, — сыгран Алексеем Завьяловым. И
богомольное юродство-палачество Шешковского – сыграно Алексеем Пушкиным. И тайная влюбленность
пиита Кустова, похожего на кабацкого ярыжку и на храброго, пропащего воробья, в княжну Тараканову –
сыграна Юрием Красковым.
Действие накалено. И это накаляет и втягивает зрительный зал.
В вахтанговском спектакле вся сцена затянута белым шелком с воланами. Точно таким зачехляют
окна дворцов-музеев, когда дворцы-музеи пусты. Сперва это кажется знаком экономического класса
постановки.
Как и грубые бумажные розы из «Арбатской лавки» в бальной прическе княжны Таракановой, и ее
отчаянный веер оттуда же, и полная историческая произвольность нарядов многострадальной княжны
(вплоть до чего-то этакого, синего с золотом – не то византийского... не то даже и не византийского...
но вискозного точно, с золотым базарным кружевом шириной в ладонь).
К «домашней кухне» относятся и студенты «Щуки», на трех аккордах изображающие легендарный
табор Алексея Орлова. (Играючи, вельможный очарованный странник вывез из Молдавии в свою
подмосковную первый в России цыганский хор. От него и пошло жечь-говорить. Эта шальная, хмельная
заслуга перед Родиной – не меньше Чесмы и орловских рысаков.)
Но к финалу спектакля думаешь: все родимые пятна школьного утренника так легко исправить.
И белая, затянутая шелком «историческая перспектива» – не из этого ряда. Символ емкий и умный...
Просветительская, добротная, увлеченно сыгранная актерами «патриотическая трагедия» в театре
Вахтангова – робко, но апеллирует к тонкостям истории XVIII века, которые милы сердцу. И даже –
к поэзии созидания и «устроения земли».
Театр играет с залом так, как будто у нас исподволь заново возникло чувство Отечества – со всей
его исторической анфиладой в стиле барокко.
Пусть даже это Отечество числится пока по музейному ведомству. И анфилада – за отсутствием
любопытствующих – лет десять как зачехлена.